Как декабрист Степан Нечаев стал обер-прокурором Синода?

«Земные величия совершенно подлежат общим законам оптики: чем далее мы от них, тем менее они нам кажутся»… Решиться публиковать в популярных журналах это и другие подобные суждения на фоне всеобщего восхваления Александра I за победу над Наполеоном мог только человек незаурядной смелости либо имеющий какую-то мощную поддержку.

У Степана Дмитриевича Нечаева (17921860) было и одно, и другое. И еще третье: изрядное богатство, прибавлявшее ему независимости. Отцу — предводителю дворянства Данковского уезда — он был обязан не только обширными земельными угодьями на Рязанщине и в Тульской губернии, но и прекрасным домашним образованием.

Юноша без проблем поступил в Московский университет, в 19 лет начал работать в Коллегии иностранных дел и вскоре стал переводчиком в канцелярии рижского военного губернатора. С началом Отечественной войны 1812 года Нечаев занимался созданием народного ополчения во Владимире и Арзамасе. Воевать ему не позволяла больная с детства нога, не сгибавшаяся в колене, однако она не мешала ему подражать в своих стихах гусару и поэту Денису Давыдову.

После войны Нечаев вышел в отставку и уехал в свое Сторожевое — имение на Куликовом поле. Но через несколько лет в нем опять проснулся интерес к службе и общественной деятельности. Получив в 1817 году назначение директором училищ Тульской губернии, он с головой окунулся в эту работу. При Нечаеве в губернии появились сеть уездных и приходских училищ, школы для крестьян, ланкастерские школы взаимного обучения. Всего шесть лет проработал Нечаев в Туле, но многое успел сделать.

Вокруг 25-летнего энтузиаста народного образования сложился кружок близких по духу людей. Они занимались научными изысканиями: Нечаева по праву называют первым исследователем места исторической Куликовской битвы 1380 года, пытались возродить театр в Туле и выпускать местную газету, издавали книги и пробовали силы в литературе. Сам Нечаев публиковал стихи и заметки в столицах, его имя обрело литературную известность.

Он вступил в Общество истории и древностей российских, Общество любителей российской словесности, масонскую ложу и «Союз благоденствия». Нечаев печатался в прогрессивных газетах и журналах, водил знакомство с декабристами Рылеевым и Кюхельбекером, Бестужевым-Марлинским и Глинкой. Расширению круга общения способствовал переход Степана Дмитриевича чиновником по особым поручениям при московском генерал-губернаторе.

После восстания декабристов жандармам стало известно о принадлежности Нечаева к «Союзу благоденствия», хотя арестованные его имя на допросах не называли. Но когда в 1826 году от служащих по ведомству народного просвещения брали подписки об их непричастности к тайным обществам, тульский учитель Альбицкий признался: «Сим объявляю о кратковременной прикосновенности моей к Союзу благоденствия, в который вступил членом в начале 1819 года по предложению Нечаева».

Немедленно допросить Степана Дмитриевича жандармам не удалось — оказалось, он откомандирован в пермскую глухомань для помощи графу Строганову, который по высочайшему повелению разбирался там с волнениями работных людей. Направленный в Тулу агент выяснил, что Нечаев вроде бы вел с местным почтмейстером разговор о вступлении в тайную организацию, но «ничего более узнать не мог». Учрежденный в Пермской губернии тайный надзор за подозреваемым веских улик тоже не добыл.

Есть версия, что от сыщиков Нечаева прикрыл Строганов, заинтересованный в умном и деятельном помощнике. Да и сам Нечаев умел конспирироваться: даже про его встречу с бывшим ссыльным, декабристом Пущиным, которая состоялась много лет спустя после восстания на Сенатской площади, стало известно лишь к концу века.

«Есть люди, которые имеют редкую способность забывать вверенные им тайны из одного опасения — открыть их не у места», — говаривал Степан Дмитриевич.

В 36 лет Нечаев женился на дочери известного промышленника Сергея Мальцева. Брак сделал его еще богаче и упрочил положение в обществе. С подачи дяди жены — тогдашнего обер-прокурора Синода — Степан Дмитриевич перешел в этот государственный орган, являвшийся одним из высших в России.

Ему поручили надзирать за перестройкой зданий Синода и Сената. Лазать по строительным лесам Нечаеву мешала больная нога, однако он мало считался с этим, проявляя обычную свою добросовестность. Посмотреть на ход работ нередко наведывался Николай I. Ему лично Нечаев докладывал о состоянии дел и, видимо, понравился самодержцу, если тот согласился с последующим назначением Степана Дмитриевича в обер-прокуроры.

«Лицо, стоявшее во главе такого учреждения, уже могло ставить себя на одну линию с министрами и помышлять о личном докладе у государя», — отмечал писатель Николай Лесков.

Человек прогрессивных взглядов, искренне — но без фанатизма — верующий, Степан Дмитриевич был принят иерархами Синода с неудовольствием. Одним из первых шагов Нечаева на этом посту стало смещение иркутского архиепископа Иринея, от самодурства которого страдали священники и паства. Обер-прокурор также заменил управляющего комиссией духовных училищ — за многолетнее равнодушие к делу.

Нечаев не стеснялся править и отменять постановления Синода, которые считал несправедливыми, открыто высказывался против тотальной жандармской слежки и решительно боролся с невежеством в духовной среде. По словам одного из профессоров Петербургской духовной академии, Нечаев «не выказывал того благоговейного раболепства перед высшими духовными сановниками, какое замечалось в его предшественнике», и самолично экзаменовал студентов, «предлагая вопросы… особенно по истории».

Такой обер-прокурор «синоидальных персон», конечно, не устраивал. В этом плане показателен случай, рассказанный одним знакомым Нечаева. Как-то Степан Дмитриевич с друзьями посетил семинарию, которой в свое время граф Потемкин подарил орган:

«Нашли семинариста, умеющего играть на органе. Наслаждение необычной музыкой настолько увлекло всех присутствующих, что они, выстроившись парами, начали танцевать. В то самое время, как глава Синода посреди семинарской залы, прихрамывая, под звуки органа увлеченно выделывал па французской кадрили, дверь отворилась, и на пороге появился ректор семинарии. Он сначала остолбенел, увидев танцующих, потом, всплеснув руками, воскликнул: „О Господи, какое безобразие! Какой неистовый соблазн!“ И пустился бежать, чтобы не видеть греховного „разврата“. Нечаев только смеялся».

В Синоде начались интриги, направленные на смещение обер-прокурора. Но обвинить его в упущениях по служе было невозможно. Поэтому, рассказывал Лесков, Синод подал Николаю I прошение, в котором говорилось, что обер-прокурор — человек обширных государственных способностей, для него тесен круг деятельности в Синоде и «Синод всеподданнейше просит дать обер-прокурору другое назначение». В итоге Нечаева отправили в московский департамент сената.

…Один из нечаевских афоризмов звучит так: «История добродетельного человека есть лучший ему панегирик». Правильность этого высказывания Степан Дмитриевич подтвердил всей своей жизнью.